Н.А.Бердяев

Судьба России

Душа России

Противоречия русского бытия всегда находили себе отражение в русской литературе и русской философской мысли. Творчество русского духа так же двоится, как и русское историческое бытие

Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. Наше народничество, явление характерно русское, незнакомое Западной Европе, есть явление безгосударственного духа. И русские либералы всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти как нечистоты. В основе русской истории лежит знаменитая легенда о призвании варяг-иностранцев для управления русской землей, так как «земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет». Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, она всегда ждет жениха, мужа, властелина. Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства, этого мужского начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности, в стихии земли, лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Русская безгосударственность – не завоевание себе свободы, а отдание себя, свобода от активности.

Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю. Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее место в русской истории. Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, классы и сословия слабо были развиты и не играли той роли, какую играли в истории западных стран. Бюрократия развилась до размеров чудовищных.

Чужд русскому народу империализм в западном и буржуазном смысле слова, но он покорно отдавал свои силы на создание империализма, в котором сердце его не было заинтересовано. Здесь скрыта тайна русской истории и русской души. Никакая философия истории не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность, почему самый анархический народ так покорен бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни?

Таинственное противоречие есть в отношении России и русского сознания к национальности.

Россия – самая не шовинистическая страна в мире. Русскому народу совсем не свойственен агрессивный национализм, наклонности насильственной русификации. И славянофилы не были националистами в обычном смысле этого слова. Они хотели верить, что в русском народе живет всечеловеческий христианский дух, и они возносили русский народ за его смирение. Национален в России именно ее сверхнационализм, ее свобода от национализма; в этом самобытна Россия и не похожа ни на одну страну мира.

Россия – самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна национального бахвальства, страна, почитающая себя единственной призванной и отвергающая всю Европу как гниль и исчадие Диавола, обреченное на гибель. Церковный национализм – характерное русское явление. Вселенский дух Христов, мужественный вселенский логос пленяет женственной национальной стихией, русской землей в ее языческой первородности. Так образовалась религия растворения в матери-земле, в коллективной национальной стихии,
в животной теплоте. Такая женственная, национально-стихийная религиозность должна возлагаться на мужей, которые берут на себя бремя духовной активности, несут крест, духовно водительствуют. Русский народ не дерзает даже думать, что святым можно подражать, что святость есть внутренний путь духа – это было бы слишком мужественно-дерзновенно. Русский народ в массе своей ленив в религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не горная; коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности, чем жертва теплом и уютом национальной стихийной жизни.

Россия – страна безграничной свободы духа, страна странничества и искания Божьей правды. Россия – самая небуржуазная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе. Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части интеллигенции. В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого дома. Русская душа сгорает в пламенном искании абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира, она поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни. Есть мятежность, непокорность в русской душе, неутолимость и неудовлетворимость ничем временным, относительным и условным.

Россия – страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоинства личности, страна инертного консерватизма, страна крепкого быта и тяжелой плоти.

Россия – страна купцов, погруженных в тяжелую плоть, стяжателей, консервативных до неподвижности, страна чиновников, никогда не переступающих пределов замкнутого и мертвого бюрократического царства, страна крестьян, ничего не желающих, кроме земли, и принимающих христианство совершенно внешне и корыстно, страна духовенства, погруженного в материальный быт, страна обрядоверия, страна интеллигентщины, инертной и консервативной в своей мысли, зараженной самыми поверхностными материалистическими идеями. Везде личность подавлена в органическом коллективе. Почвенные слои наши лишены правосознания  и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на то, что другие все за них сделают.

Корень этих глубоких противоречий – в несоединенности мужественного и женственного в русском духе и русском характере. Мужественное начало всегда ожидается извне, отсюда вечная зависимость от инородного. Из этого безвыходного круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине, мужественного, личного, оформляющего начала, овладения собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного, светоносного сознания.

Война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения к Германии, от нездорового, надрывного отношения к Западной Европе как к чему-то далекому и внешнему, предмету то страстной влюбленности и мечты, то погромной ненависти и страха. Россия станет окончательно Европой, и именно тогда она будет духовно самобытной и духовно независимой. Европа перестанет быть монополистом культуры. Мировая война должна в кровавых муках родить твердое сознание всечеловеческого единства. И Россия, занимающая место посредника между Востоком и Западом, являющаяся Востоко-Западом, призвана сыграть великую роль в приведении человечества к единству.

Апокалиптическая настроенность глубоко отличает русскую мистику от мистики германской, которая есть лишь погружение в глубину духа и которая никогда не была устремлением к Божьему граду, к концу, к преображению мира. Пророчественная русская душа чувствует себя пронизанной мистическими токами. В народной жизни это принимает форму ужаса от ожидания антихриста. Слишком ясно, что Россия не призвана к благополучию, к телесному и духовному благоустройству, к закреплению старой плоти мира. В ней нет дара создания средней культуры. Но в природно-историческом процессе царит относительное и среднее. Для русских характерно какое-то бессилие, какая-то бездарность во всем относительном и среднем. Русские постоянно находятся в рабстве в среднем и относительном и оправдывают это тем, что в окончательном и абсолютном они свободны. По-иному, но та же русская черта сказалась и у наших революционеров-максималистов, требующих абсолютного во всякой относительной общественности и не способных создать свободной общественности. Русский дух хочет священного государства в абсолютном и готов мириться с звериным государством в относительном. Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и звериная низость – вот вечные колебания русского народа, неведомые более средним западным народам.

Наша любовь к русской земле, многострадальной и жертвенной, превышает все эпохи, все отношения и все идеологические построения. Душа России – не буржуазная душа, - душа, не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за одно это можно любить ее бесконечно. Россия дорога и любима в самых своих чудовищных противоречиях, в загадочной своей антиномичности, в своей таинственной стихийности.

Темное вино

В русской политической жизни, в русской государственности скрыто темное иррациональное начало. Действие этого иррационального начала создает непредвиденное и неожиданное в нашей политике, превращает нашу историю в фантастику, в неправдоподобный роман. В России есть трагическое столкновение культуры с темной стихией. Эта темная русская стихия реакционна в самом глубоком смысле слова. В ней есть вечная мистическая реакция против всякой культуры, против личного начала, против прав и достоинства личности, против всяких ценностей. Всякое идеализирование природно-стихийной народной мистики враждебно культуре и развитию.

Мистике народной стихии должна быть противопоставлена мистика духа, проходящего через культуру. Пьяной и темной дикости в России должна быть противопоставлена воля к культуре, к самодисциплине, к оформлению стихии мужественным сознанием.

Азиатская и европейская душа

 Статья М.Горького «Две души» вращается  вокруг вечной темы русских размышлений, вокруг проблемы Востока и Запада. С этой темой связана вековая распря славянофилов и западников. Долгие десятилетия западничество было господствующим направлением русской мысли. Отрицание России и идолопоклонство перед Европой – явление очень русское, восточное, азиатское явление. Славянофилы были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как поражают дети.

В радикальном западничестве русской интеллигенции всегда было очень много не только совершенно русского, чуждого Западу, но и совершенно азиатского. Европейская мысль до неузнаваемости искажалась в русском интеллигентском сознании. Западная наука, западный разум приобретали характер каких-то божеств, неведомых критическому Западу. Западный человек не идолопоклонствует перед своими культурными ценностями, он их творит. И нам следует творить культурные ценности из глубины.

Русскую самобытность не следует смешивать с русской отсталостью. В России много варварской тьмы, в ней бурлит темная, хаотическая сила Востока. Отсталость России должна быть преодолена творческой активностью, культурным развитием. Но национальная самобытность ничего общего не имеет с отсталостью, - она должна выявиться на высших, а не на низших ступенях развития. И не следует смешивать темного, дикого хаотического азиатского Востока с древней культурой азиатского Востока, представляющего самобытный духовный тип, привлекающий внимание самых культурных европейцев. Только темная еще азиатская душа, не ощутившая в своей крови и своем духе прививок старой европейской культуры, может обоготворять дух европейской культуры как совершенный, единый и единственный. И она же не чувствует древних культур Востока. М.Горький все смешивает и упрощает. Старая и в основе своей верная мысль о созерцательности Востока и действенности Запада им вульгаризируется и излагается слишком элементарно. Тема эта требует большого философского углубления. У Горького же все время чувствуется недостаточная осведомленность человека, живущего интеллигентско-кружковыми понятиями, провинциализм, не ведающий размаха мировой мысли.

Лишь слегка прикоснувшись к поверхности европейского знания, можно так упрощенно поклоняться разуму и науке и в них видеть панацею от всех зол. Тот, кто находится внутри,
в самой глубине европейского процесса познания, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и европейской науки, глубокий их кризис, мучительную неудовлетворенность, искание новых путей. На Западе есть не только положительная наука и общественное деяние. Там есть и религия, и мистика, и метафизика, и романтическое искусство, там есть созерцание и мечтательность. Именно западный человек – романтик и страстный мечтатель. На православном Востоке невозможно искание чаши св.Грааля.
Нет романтизма и в Индии, на Востоке не христианском. Можно ли назвать йога романтиком? Романтическое движение на Западе возникло тогда, когда буржуазия была еще в самом начале своего жизненного пути, когда ей предстояло еще целое столетие блестящих успехов и могущества в земной жизни. О разложении европейской буржуазии в то время так же нелепо говорить, как нелепо говорить о разложении буржуазии в наше время в России. Я не говорю уже об оскорбительном безвкусии таких объяснений духовной жизни.

Радикальное русское западничество, искаженно и рабски воспринимающее сложную и богатую жизнь Запада есть форма восточной пассивности. Вовлечение России в мировой круговорот означает конец ее замкнутого провинциального существования, ее славяно-фильского самодовольства и западнического рабства.

О власти пространств над русской душой

Географическое положение России было таково, что русский народ принужден был к образованию огромного государства. Требования государства слишком мало оставляли свободного избытка сил. Русские почти не умеют радоваться. Оформление своей души и своего творчества затруднено было для русского человека. Гений формы – не русский гений, он с трудом совмещается с властью пространств над душой.

Нелегко было поддерживать величайшее в мире государство, да еще народу, не обладающему формальным организационным гением. Русская душа ушиблена ширью, она не видит границ, и эта безграничность не освобождает, а порабощает ее. И вот духовная энергия русского человека ушла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обратиться к истории, всегда связанной с оформлением, с путем, в котором обозначены границы. Смирение русского человека стало его самосохранением. Он слишком привык возлагать организацию необъятных русских пространств на центральную власть, как бы трансцендентную для него. И в собственной душе чувствует он необъятность, с которой ему трудно справиться. Это – география русской души.

В русском человеке нет узости европейского человека, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. От русской души необъятные русские пространства требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности. Над русским человеком властвует русская земля, а не он властвует над ней.

Западноевропейский человек чувствует себя сдавленным малыми размерами пространств земли и столь же малыми пространствами души. Он привык возлагаться на свою интенсивную энергию и активность. И в душе его тесно, а не пространно, все должно быть рассчитано и правильно распределено.

Централизм и народная жизнь

Большая часть наших политических и культурных идеологий страдает централизмом. Недра народной жизни огромной России все еще остаются неразгаданными, таинственными. Сам народ все еще как будто безмолвствует, и волю его с трудом разгадывают люди центров.

Одной из коренных ошибок народничества было отождествление народа с простонародьем, с крестьянством, с трудящимися классами. Но центр народной жизни везде,
он в глубине каждого русского человека и каждой пяди русской земли, его нет в каком-то особом месте. И всего более народен – гений. Народ – прежде всего я сам, моя глубина, связывающая меня с глубиной великой и необъятной России. Тоскующая мечта об истинной народной жизни где-то вне меня и вдали от меня – болезненна и бессильна. Народная жизнь не может быть монополией какого-нибудь слоя или класса. Духовную и культурную децентрализацию России, которая совершенно неизбежна для нашего национального здоровья, нельзя понимать как чисто внешнее пространственное движение от столичных центров к глухим провинциям. Это прежде всего внутреннее движение, повышение сознания и рост соборной национальной энергии в каждом русском человеке по всей земле русской.

Россия – страна великих контрастов – нигде нет таких противоположностей высоты и низости, ослепительного света и первобытной тьмы. У нас почти нет того среднего и крепкого общественного слоя, который повсюду организует народную жизнь. Незрелость глухой провинции и гнилость государственного центра – вот полюсы русской жизни. В России произошла централизация культуры, опасная для будущего такой огромной страны. Русская культурная энергия не хочет распространяться по необъятным пространствам России, боится потонуть в тьме глухих провинций, старается охранить себя в центрах. Есть какой-то испуг перед темными и поглощающими недрами России. Явление это – болезненное и угрожающее. Одинаково должны быть преодолены и ложный столичный централизм, духовный бюрократизм, и ложное народничество, духовный провинциализм. Ныне должна проснуться не интеллигенция, не верхний культурный слой, не какой-нибудь демагогически развиваемый класс, а огромная, неведомая, народная, провинциальная, «обывательская» Россия, не сказавшая еще своего слова.

О святости и честности

К.Леонтьев говорит, что русский человек может быть святым, но не может быть честным. Честность – западноевропейский идеал. Русский идеал – святость. Нравственная самодисциплина личности никогда у нас не рассматривалась как самостоятельная и высшая задача. В нашей истории отсутствовало рыцарское начало, и это было неблагоприятно для развития и выработки личности. Русскому человеку было прежде всего предъявлено требование смирения. Лучше смиренно грешить, чем гордо совершенствоваться. Высшие сверхчеловеческие задачи стоят перед святым. Обыкновенный русский человек не должен задаваться высокой целью даже отдаленного приближения к идеалу святости. Это – гордость. Человек должен жить в органическом коллективе, послушный его строю и ладу, образовываться своим сословием, своей традиционной профессией, всем традиционным народным укладом. Русь свята лишь в том смысле, что бесконечно почитает святых и святость, только в святости видит высшее состояние жизни, в то время как на Западе видят высшее состояние жизни и в достижениях познания или общественной справедливости, в торжестве культуры, в творческой гениальности.

Душа русского народа никогда не поклонялась золотому тельцу и верю, никогда ему не поклонится в последней глубине своей. Но русская душа склонна опускаться в низшие состояния, там распускать себя, допускать бесчестность и грязь. Русский человек может быть отчаянным мошенником и преступником, но в глубине души он благоговеет перед святостью
и ищет спасения у святых, у их посредничества. Это даже нельзя назвать лицемерием.
Это – веками воспитанный дуализм, вошедший в плоть и кровь, особый душевный уклад, особый путь. Но в русском душевном типе есть огромное преимущество перед типом европейским. Европейский буржуа наживается и обогащается с сознанием своего большого совершенства и превосходства, с верой в свои буржуазные добродетели. Русский буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником и немного презирает буржуазные добродетели.

Святость остается для русского человека трансцендентным началом, она не становится его внутренней энергией. Святость слишком высока и недоступна, она – уже не человеческое состояние, перед ней можно лишь благоговейно склоняться и искать в ней помощи и заступничества за окаянного грешника. Всякий человеческий идеал совершенства, благородства, чести, честности, чистоты, света представляется русскому человеку малоценным, слишком мирским, средне-культурным. И колеблется русский человек между началом звериным и ангельским, мимо начала человеческого. Для русского человека так характерно это качание между святостью и свинством. Активное человеческое совершенствование и творчество парализованы.

Нужно признать, что личное достоинство, личная честь, личная честность и чистота мало кого у нас пленяют. Всякий призыв к личной дисциплине раздражает русских. Когда русский человек религиозен, то он верит, что святые или сам Бог все за него сделают; когда же он атеист, то думает, что все за него должна сделать социальная среда. Зверино-земное начало в человеке, не привыкшем к духовной работе над собой, к претворению низшей природы в высшую, оказывается предоставленным на произвол судьбы. Жажда наживы охватила слишком широкие слои русского народа. Обнаруживается вековой недостаток честности и чести в русском человеке, недостаток нравственного воспитания личности, самодисциплины личности и свободного ее самоограничения. И в этом есть что-то рабье, какое-то негражданское, догражданское состояние. Я верю, что ядро русского народа нравственно здоровое. Но в нашем буржуазно-обывательском слое не оказалось достаточно сильного нравственного гражданского сознания, нравственной и гражданской подготовки личности. Русский человек может бесконечно много терпеть и выносить, он прошел школу смирения. Но он легко поддается соблазнам и не выдерживает соблазна легкой наживы, он не прошел настоящей школы чести, не имеет гражданского закала. По-своему он любит Россию, но он не привык чувствовать себя ответственным перед Россией.

Об отношении русских к идеям

Моралистический склад русской души порождает подозрительное отношение к мысли. Одни считают у нас достаточным тот минимум мысли, который заключается в социал-демократических брошюрах, другие, - тот, который можно найти в писаниях святых отцов.
Но любовь к катехизисам и есть нелюбовь к самостоятельной мысли. В России никогда не было творческой избыточности, никогда не было ничего ренессансного, ничего от духа Возрождения. Так печально и уныло сложилась русская история и сдавила душу русского человека! Историческая судьба русского народа была жертвенна, - он спасал Европу от нашествий Востока, от татарщины, и у него не хватало сил для свободного развития.

Западный человек творит ценности, созидает цвет культуры, и у него есть самодовлеющая любовь к ценностям; русский человек ищет спасения. Спасения ищут не только верующие русские души, но и русские атеисты, социалисты, анархисты. Лучшая, наиболее искренняя часть русской левой революционной интеллигенции на самом деле аполитична и необщественна, она извращенными путями ищет спасения души, чистоты, быть может, ищет подвига и служения миру, но лишена инстинктов государственного и общественного строительства.

Русский интеллигент отказывается мыслить над историей и ее задачами, он предпочитает морализировать над историей, применять к ней свои социологические схемы, очень напоминающие схемы теологические. Русская интеллигенция всегда исповедовала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный катехизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ всеобщего спасения. Но не любила и боялась самоценной творческой мысли, перед которой раскрывались бы бесконечно сложные перспективы. Разложение старых идей в полуравнодушной массе – ядовито. Катехизисы допустимы лишь в огненной атмосфере, в атмосфере же тепло-прохладной они пошлеют и вырождаются. Творческая мысль динамична, русская же мысль всегда была слишком статична, несмотря на смену разных вер и направлений.

Русская нелюбовь к идеям и равнодушие к идеям нередко переходят в равнодушие к истине. Русский человек не очень ищет истины, он ищет правды, которую мыслит то религиозно, то морально, то социально, ищет спасения. Преклонение перед органической народной мудростью всегда парализовало мысль в России и пресекало идейное творчество, которое личность берет на свою ответственность. Мысль, жизнь идей всегда подчинялась русской душевности, смешивающей правду-истину с правдой-справедливостью. Сердце преобладало над умом и над волей. В России не совершилось еще настоящей эмансипации мысли. Само знание есть жизнь, и потому уже нельзя говорить, что знание должно быть утилитарно подчинено жизни. Сторонники «научного» миросозерцания отстали от движения науки на полстолетия.

Вершина человечества вступила уже в ночь нового средневековья, когда солнце должно засветиться внутри нас и привести к новому дню. Внешний свет гаснет. Крах рационализма, возрождение мистики и есть этот ночной момент. Борьба идет на духовных вершинах человечества, там определяется судьба человеческого сознания, есть настоящая жизнь мысли, жизнь идей. В середине же царит старая инертность мысли, клочья старого мира мысли влачат жалкое существование. Средняя мысль, мнящая себя интеллигентной, доходит до состояния полного бессмыслия.

У нас даже сложилось убеждение, что общественным деятелям вовсе и не нужны идеи или нужен минимальный их запас, который всегда можно найти в складах традиционной, давно охлажденной, статически-окостеневшей мысли. Мир идей и мир общественности остались разобщенными. Идеи русской общественности, призванные перестроить русскую жизнь и обновить власть, охладели и выветрились раньше, чем наступил час для их осуществления в жизни.

Национальность и человечество

Все попытки рационального определения национальности ведут к неудачам. Природа национальности неопределима ни по каким рационально-уловимым признакам.

Все творческое в культуре носит на себе печать национального гения. Даже великие технические изобретения национальны, и не национальны лишь технические применения великих изобретений, которые легко усваиваются всеми народами. Дарвин мог быть только англичанином, а Гельмгольц – характерный немец. В национальном гении раскрывается всечеловеческое, через свое индивидуальное он проникает в универсальное.

Все великие национальные культуры – всечеловечны по своему значению. Нивелирующая цивилизация уродлива.

Национализм и мессианизм соприкасаются и смешиваются. Национализм в своем положительном утверждении, в моменты исключительного духовного подъема переливается в мессианизм. Националисты – трезвые, практические люди, хорошо устраивающиеся на земле. Национализм может быть укреплен на самой позитивной почве, и обосновать его можно биологически. Мессианизм же мыслим лишь на религиозной почве, и обосновать его можно лишь мистически.

Судьба Парижа

Именно в талантливом, остроумном, веселом, свободном и дерзающем Париже мещанство нашло свое завершение, свое эстетически законченное выражение, свой предел.

Самодовольная мещанская семья – замкнутая ячейка, в которой эгоизм личный помножается на эгоизм семейный, - процветает не у нас, русских, не у славян, а именно у парижан, которые почему-то известны миру лишь со стороны своей развратной репутации. Мещанские нормы – плод неверия в благородное самоограничение человека. И подлинная бытовая свобода, свобода от ложных условностей и лицемерных норм есть только у русских.
У русских есть открытость духа. Нигде нет такой погони за наживой, за жизненным успехом, такого культа богатства и такого презрения к бедности, как у парижан. Мещанская Франция возвела личный и семейный эгоизм в добродетель. В мещанской жизни начали погибать национальные добродетели французского народа – их способность к героизму и к великодушию, их свободолюбие и бесстрашие перед смертью.

Национализм и империализм

В истории нового человечества происходит двойственный процесс – процесс универсализации и процесс индивидуализации. Национализм есть начало индивидуализации, империализм – начало универсализации. Эти начала разнокачествуют, но не исключают друг друга, они сосуществуют. Идея всемирной империи проходит через всю историю и доходит до ХХ века, когда она теряет священный характер (священная Римская империя) и приобретает основу в значительной степени торгово-промышленную. Англия явила собой первый могущественный образец нового империализма.

Русская политика может быть лишь империалистической, а не националистической,
и империализм наш, по положению нашему в мире, должен быть щедро-дарящим, а не хищнически-отнимающим. Понимание народных душ – гордость русского гения. Лишь свободные граждане могут быть опорой империи.

Перед ХХ веком мировая война поставит задачу выхода культуры из Европы в мировые пространства. Должно начаться движение культуры к своим древним истокам, к древним расам, на Восток, в Азию и Африку. Египет, Индия, Палестина не навсегда выпали из всемирной истории. А с мучительной проблемой Китая еще предстоит свести счеты. Закат чисто европейской культуры будет восходом солнца на Востоке. Центр тяжести Западной Европы, по всей вероятности, передвинется еще более на Запад, в Америку. Теперь Европа вплотную поставлена перед основной задачей всемирной истории – соединения Востока и Запада.

О жестокости и боли

Жестокость человека – отвратительна. Против ожесточения сердца, против жестокости нравов нужно бороться всеми силами. Современные люди, изнеженные, размягченные и избалованные буржуазно-покойной жизнью, не выносят не этой жестокости сердца человеческого – они не выносят жестокости испытаний, жестокости истории и судьбы. Они не хотят истории с ее великими целями, хотят ее прекращения в покое удовлетворения и благополучия.

Русские – непротивленцы по своему духу. Но в русском непротивленстве есть опасный, расслабляющий уклон от христианства к буддизму. Русские всего более нуждаются в закале характера.