В середине II века до нашей эры Рим превратился в могущественнейшее государство Средиземноморья. В него устремились богатства с завоёванных территорий. Римская знать, вкусив новообретённой роскоши, отвергла простой и безыскусный образ жизни своих предков и устремилась в погоню за наживой. Нравственное разложение элиты Древнего Рима способствовало распространению в её среде всеразъедающей коррупции, превратившейся в настоящий бич римского общества и государства.

Римляне обращали завоёванные ими за пределами Италии территории в провинции. Первоначально под этим словом понимался круг обязанностей или специальная задача, выполняемая должностным лицом. В равном смысле провинцией могли быть судебная юрисдикция, заведование государственной казной или наблюдение за строительством дорог. С расширением границ римской державы под провинциями всё чаще стали понимать военное командование, а также территорию, на которой оно осуществлялось.

Неограниченный характер властных полномочий, сложная обстановка, требующая принятия немедленных решений, невозможность проведения регулярных консультаций порой выводили римских военачальников в провинции далеко за пределы обычного контроля и опеки со стороны Сената. Это приводило к негативным последствиям.

Анализ войн, которые римляне вели в Испании и Галлии в течении II–I веков до нашей эры, показывает, что значительная часть инициатив по их развязыванию принадлежала римским военачальникам, которые часто действовали, полагаясь на собственные понимание ситуации, страх и риск. Это создавало возможности для злоупотреблений властью. Характеризуя, например, действия Гая Юлия Цезаря, его биограф Светоний сообщает:

«С этих пор он не упускал ни одного случая для войны, даже для несправедливой и опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие… В Галлии он опустошал капища и храмы богов, полные приношений, и разорял города чаще ради добычи, чем в наказание… Он торговал союзами и царствами: с одного Птолемея он получил около 6000 талантов за себя и за Помпея. А впоследствии лишь неприкрытые грабежи и святотатство позволили ему вынести издержки гражданских войн, триумфов и зрелищ».

О некоторых из подобных действий известно и со слов самого Цезаря. В 58 году до нашей эры он начал военные действия против Ариовиста, который к тому моменту формально являлся другом и союзником римского народа. Война не была спровоцирована германцами, и идя на нарушение международного права того времени, Цезарь действовал на собственный страх и риск. Возможно, волнения в его лагере в начале кампании, о которых Цезарь глухо упоминает в своих «Записках…», были вызваны отнюдь не малодушием сопровождавших его молодых аристократов и их страхом перед грозными германцами, а совершенно другими соображениями.

Другой эпизод имел место в 55 году до нашей эры, когда Цезарь напал на узипетов и тенктеров во время перемирия и перебил сотни тысяч безоружных людей. По результатам этих событий сенат постановил направить специальную комиссию для расследования положения в Галлии. Знаменитый противник Цезаря Марк Порций Катон прямо предлагал выдать его германцам, чтобы избавить Рим от наказания богов за клятвопреступления и обратить их гнев на него одного.

Подобные действия вовсе не являлись редкостью в ту эпоху. В 150 году до нашей эры Сервий Сульпиций Гальба в Дальней Испании обещал наделить землёй 8000 сдавшихся ему вместе с женщинами и детьми лузитанов. Во время переговоров он приказал умертвить безоружных людей, а тех, что выжили, продал в рабство. По возвращению в Рим в следующем году он был за свои действия привлечён к суду. Что было далее, рассказывает Марк Туллий Цицерон:

«Гальба взял и поднял чуть ли не на плечи себе сироту Квинта, сына своего родственника Гая Сульпиция Галла, чтобы этим живым воспоминанием о его прославленном отце вызвать у народа слезы, и вверил опеке народа двоих своих маленьких сыновей, объявив при этом (точно делая завещание на поле боя, без оценки и описи имущества), что называют опекуном их сиротства римский народ. Таким-то путем Гальба, хоть и вызывал тогда к себе общую злобу и ненависть, все же добился оправдания с помощью подобных трагических приемов».

Провинции создавались римлянами как подчинённые территории. Они  рассматривались ими в качестве объекта для грабежа и эксплуатации. Земли и имущество местных жителей в момент завоевания переходили в собственность римского народа. За пользование ими прежние хозяева должны были платить подати, от которых освобождались только немногочисленные союзные общины.

Население провинции облагалось рядом прямых и косвенных налогов, обложению подлежали ремесленные промыслы и торговля. Кроме того, двадцатая часть собираемого в провинции урожая хлеба подлежала продаже римским должностным лицам по установленным ими фиксированным ценам. Этот хлеб шёл на пропитание размещённых на территории провинции войск, а в случае отсутствия таковых подлежал продаже на свободном рынке.

Сбор всех налогов Римом передавался на откуп акционерным компаниям, так называемым коллегиям публиканов, которые оптом вносили в казну полученную при предварительной оценке сумму ожидаемых налоговых поступлений, а затем взымали её в полном размере с провинциалов. Осуществляя сбор налогов с плательщиков, публиканы старались не только вернуть затраченные деньги, но и получить собственную прибыль, поэтому они, как правило, допускали в отношении провинциального населения чудовищные злоупотребления посредством произвольного занижения закупочных цен и грабительских процентов по ростовщическим операциям.

Наместники и их помощники, как правило, смотрели на деятельность откупщиков сквозь пальцы, поскольку обычно рассматривали свою должность как способ быстро сколотить состояние за счёт незаконных вознаграждений, вымогательств подарков, поборов и спекуляций. Подобные действия неоднократно вызывали жалобы провинциальных союзников в Сенат, который в 145 году до нашей эры учредил специальный суд по вымогательствам наместников. Хотя по результатам расследований несколько высокопоставленных обвиняемых было признано виновными, суд оказался не в состоянии пресечь злоупотребления на корню.

Классическим примером вымогательства и коррупции провинциальных наместников стало дело Гая Верреса, исполнявшего обязанности наместника в Сицилии в 73–71 годах до нашей эры. Множество подробностей этого дела сохранилось в обвинительных речах Цицерона, произнесённых во время судебного процесса против Верреса в 70 году до нашей эры.

Каждая из этих речей отражает определённую сторону преступной деятельности Верреса: нарушение правосудия и законности, вымогательства, пытки и казни, хищения произведений искусства у городов и частных лиц, уклонения от уплаты таможенной пошлины при вывозе различных грузов, препятствия при расследовании и так далее. За взятки Веррес освобождал от военного постоя одни провинциальные общины и обременял этой обязанностью другие. Он осуществлял разнообразные махинации с поставками зерна из провинции, произвольно устанавливая закупочные цены и спекулируя на контрактах.

Поскольку в соседней Италии в это время бушевало восстание Спартака, Веррес использовал сложившуюся чрезвычайную ситуацию для вымогательств. Он арестовывал рабов богатых землевладельцев под предлогом, что те будто бы собирались присоединиться к Спартаку или намеревались каким-либо иным способом устроить смуту в провинции. Затем он приговаривал арестованных к казни через распятие и соглашался освободить их за взятку от владельцев. Он также обвинял богатых хозяев в укрывательстве беглых мятежников и, поскольку те якобы отказывались выдать таковых, приговаривал обвиняемых к различным наказаниям, от которых затем их освобождал за крупные откупные.

Ущерб, нанесённый Верресом провинции в течение трехлётнего наместничества, оценивался в сумму между 10 и 40 миллионами сестерциев. Притом широкую огласку это дело получило из-за самоуверенного поведения обвиняемого, который ничуть не опасался преследований. По словам Цицерона, Веррес говорил, что «бояться следует тому, кто награбил лишь столько, что этого может хватить лишь ему одному, сам же он награбил столько, что этого хватит многим… Веррес не раз утверждал, что за ним стоит влиятельный человек, полагаясь на которого он может грабить провинцию, а деньги он собирает не для одного себя, он будет очень доволен, если доходы первого года ему удастся обратить в свою пользу; доходы второго года он передаст своим покровителям и защитникам; доходы третьего года, самого выгодного и сулящего наибольшие барыши, он полностью сохранит для судей».

Надежды Верреса не оправдались. Доводы Цицерона оказались столь сокрушительны, что обвиняемый отказался от защиты и уехал в Массалию, где зажил в качестве миллионера в изгнании. В 43 году до нашей эры его имя было внесено в проскрипционные списки Марком Антонием. Не дожидаясь казни, Веррес покончил с собой, его имущество было конфисковано.

На примере Верреса и других преступников Древнего Рима мы можем построить психолого-психиатрическую модель их вредоносной деятельности, которая характеризуется разрушением и последующим упадком Римской империи.  Для этого мы используем два термина: социопатия и социальная наркомания, необходимые для описания широкого  спектра явлений, который варьировался от утраты римских традиций и обычаев до любой формы злоупотреблений властью в личных целях, таких как взяточничество, кража государственной собственности, мошенничество, вымогательство и ненадлежащее управление. Общим для всех этих преступлений является их негативное воздействие на общественное благо (utilitas publica) или общественные интересы, которые считались наиважнейшими ценностями.

Это понятие «общественного блага» (которое впервые можно встретить у Цицерона в его формулировке как “utilitas publica”) является основой термина “res publica”, который Сципион предлагает в “Cicero's De re publica”. В этой работе утверждается, что “res publica” является законной формой Республики тогда и только тогда, когда народ является суверенной властью и вверяет свой суверенитет в умелые руки элиты. На выборах, после введения тайного голосования во II веке до н.э., народ осуществлял свое политическое право выбирать того, кому он хотел бы доверить управление “res publica”. Так, граждане оказывали магистрату доверие, услугу, которая основывалась на превосходстве тех, кто ее оказывал, над теми, кто ее получал. Данный акт подразумевал моральное обязательство, которое ставило получателя «благодеяния» в положение благодарности к своим «благодетелям». Исходя из этого, частная выгода магистрата никогда не должна была противоречить общественным интересам. Но магистрат, будучи избран, имел полное право толковать общественное благо так, как ему вздумается. Именно отсутствие четко определенных полномочий магистрата, которые бы не выходили за разумные рамки действий во имя общественного блага, концептуально легло в основу понятия коррупции и формирования антикоррупционных мер. Признавая, что общественные интересы всегда должны быть приоритетнее частных, римляне разработали целый ряд правовых мер, которые были направлены на то, чтобы не допустить доминирование личных интересов отдельных магистратов над интересами populus Romanus (народа Римского).

В V веке до н.э. римляне учредили должности двух цензоров, которые избирались каждые пять лет в течение восемнадцати месяцев и которые в числе своих обязанностей несли ответственность за надзор над нравами. Они были наделены широким спектром полномочий, направленных на недопущение нравственного разложения чиновников Древнего Рима, чтобы частные интересы не стали доминировать над общественным благом.

Полномочия цензоров можно разделить на три взаимосвязанные категории:

I. Ценз, или перепись граждан и их собственности, включавший lectio senatus (пересмотр списка сенаторов) и recognitio equitum (смотр всадников).

II. Regimen Morum (надзор над нравами).

III. Управление государственными финансами, куда входил надзор над общественными сооружениями и учреждение всех новых общественных работ.

Важнейшей частью цензорских обязанностей был «Надзор над нравами».

Именно по этой причине данная должность вызывала такое почтение и страх в Римском государстве. Надзор над нравами естественным образом вырос из права цензоров исключать из списков граждан недостойных лиц. Но постепенно они приобрели всеобъемлющий надзор над всей общественной и частной жизнью каждого гражданина. Цензоры

представляли собой охранителей общественной нравственности; они должны были не просто предотвращать преступления или отдельные аморальные поступки: их главной целью было поддержание староримских традиций и обычаев (mos majorum).

Именно такое понимание функционального назначения должности цензора лежит в основе реформы, предложенной Цицероном в трактате “De legibus” («Законы»). Согласно ей, цензоры должны были действовать как стражи закона и контролировать действия магистратов, при необходимости призывая их к соблюдению законов. По мнению Цицерона, «магистраты, завершив свой срок пребывания в должности, должны отвечать за свои принятые решения перед цензорами, которые выносят предварительное решение в отношении них. Предпочтительно, чтобы официальные акты разъяснялись и защищались перед цензорами и чтобы должностные лица оставались ответственными перед законом и преследовались в обычном суде».

К I веку до н.э. политическая система Республики изменилась, а вместе с ней и подход к борьбе с нравственным разложением. Эти изменения затронули и законы о борьбе с взяточничеством.

Так, в 149 г. до н.э. был принят закон “lex Calpurma de repetundis”, который признал коррупционным составом вымогательство, совершенное наместниками провинций, а также учредил специальную судебную инстанцию (quaestiones perpetuae), осуществляющую свою деятельность на постоянной основе и рассматривающую дела указанной категории. Это способствовало тому, что коррупционное поведение больше не подвергалось произвольному толкованию цензорами с точки зрения нанесенного вреда общественным ценностям, а скорее оценивалось с точки зрения нарушения норм права.

При несомненной важности Lex Calpurnia, нельзя не отметить и ее стратегическую ограниченность: избрав карательно-рекуператорную ориентацию, законодатель запрограммировал политику государства на борьбу с последствиями коррупции, а не с ее причинами. Все последующие leges de repetundis следуют заданному направлению и по настоящее время.

Таким образом, анализируя опыт Древнего Рима по борьбе с преступностью в высших органах власти, основанную на корыстных устремлениях и нравственном разложении должностных лиц, мы делаем вывод, что эта борьба была проиграна, государство развалено. Причина развала государства – законодательное программирование борьбы с последствиями коррупции, а не с ее причинами.

Причины коррупции в Древнем Риме были определены как нравственное разложение, поэтому были введены должностные лица, ответственные за контроль нравов и оценку преступлений не только как нарушений норм права, а как причинение вреда обществу, действия против общественного блага.

Дебаты о вреде должностных лиц обществу и реализация законодательства были включены в моралистический дискурс, который определил истинной причиной взяточничества упадок нравов, а конечной целью принятых законов ‒ возрождение традиционных добродетелей в римском обществе: это то, что лежало на поверхности, давая возможность скрыть циничность общественных и политических отношений того времени.

Сочинение Марка Туллия Цицерона «Об обязанностях» (De officiis)  содержит рассуждения Цицерона о том, как гражданам преуспеть в продвижении своей карьеры и какие способы для этого существуют. Он разделил их на положительные и отрицательные.

К положительным способам поддержания кандидата он отнес: добрую волю (benevolentia), уважение (honos), добродетель (virtus) и то, что они могут доверять ему при принятии решений (cui fidem habent et bene rebus suis consulere arbitrantur). Тремя негативными мотивами, руководствуясь которыми граждане поддерживают кандидата, являются: страх перед его властью, надежда на его благосклонность и обещание с его стороны оплаты или вознаграждения. Последний мотив Цицерон называет «самым подлым и самым низменным из всех, как для тех, кто находится под его влиянием, так и для тех, кто отваживается прибегнуть к нему. Ибо дела идут плохо, когда то, что должно быть получено по заслугам, пытаются получить деньгами».

Считая нравственное совершенствование граждан главным условием для успешности антикоррупционной политики, Цицерон формулирует целый ряд законодательных мер, включая наличие выборных органов власти с четко определенной компетенцией, сменяемость должностных лиц, поддержание атмосферы уважения к органам публичной власти, установление временных и возрастных ограничений на осуществление магистратур, запрещение должностных назначений ради личной выгоды, запрещение магистратам под страхом наказания давать и принимать подарки и подношения. Таким образом, разрабатывая стратегический курс борьбы с коррупцией, Цицерон уделяет особое внимание его превентивной составляющей.

Отношения между гражданами, основанные на запугивании, обещании взяток или откровенной коррупции, Цицерон определяет как противоречащие benevolentia, honos, virtus и fides. Данные категории должны являться основными добродетелями магистрата, которому народ доверяет управление своей собственностью и государством. В соответствии с концепцией Республики Цицерон утверждает, что магистрат, по сути, «представляет государство и что его долг ‒ защищать его честь и достоинство, обеспечивать соблюдение закона, конституционных прав и помнить, что все это было вверено ему как священное доверие (ea fidei suae commissa)».

Особое внимание Цицерон уделяет важнейшей мировоззренческой категории того времени ‒ fides (верность клятве). Благодаря юридическо-религиозному характеру древнеримской fides предвыборная программа превращалась в сакральную клятву, нарушить которую считалось страшным преступлением. Соблюдение своей fides в процессе осуществления вверенных ему народом полномочий становилось поистине святым долгом магистрата. Подобный сакрально-правовой механизм долгое время выступал надежным гарантом высокой гражданской нравственности древних римлян.

По мнению Цицерона, fides вкупе с iustitia является главным качеством, на основе которого люди готовы доверить управление Res publica отдельным лицам, которые, по их мнению, будут действовать в соответствии с общим благом: «…и поэтому мы считаем, что совершенно безопасно доверить нашу жизнь, наше состояние и наших детей их заботе».

Таким образом, в рамках позднереспубликанского этического и политического дискурса, примером которого является de officiis Цицерона, практика подкупа понимается как нарушение магистратом оказанного ему римскими гражданами fides. Отсюда следует, что с точки зрения общественных ценностей цель позднереспубликанских законов о борьбе с взяточничеством воспринималась гражданами как восстановление этих ценностей, на основе которых был установлен неписаный договор между магистратом и гражданами.

Но оставаясь в конце республиканского периода все еще правовым принципом, на практике fides (добрая совесть) уступала место coppupta fides (опороченная совесть), граничащей с понятиями “dolus” или “dolus malus” (обман, хитрость, коварство, умысел на совершение противоправного деяния). С политизацией сакрально-правового института fides и приданием ему утилитаристской направленности из Римской республики ушла важнейшая составляющая, оставив народ и магистратов свободными от этических ограничений.

Подводя итог вышесказанному, можно сделать вывод, что правильное понимание антикоррупционных мер в Древнеримской Республике возможно только в контексте этического и социально-политического дискурса. Упомянутые выше законы демонстрируют, что понимание коррупции как злоупотребления властными полномочиями с целью получения частной выгоды, которое появилось, как многие считают, в XVIII веке, было близко по смыслу коррупции в Древнем Риме, что может свидетельствовать о прогрессивном понимании данного социального явления. Несмотря на то, что римляне проводили различие между публичной и частной сферами, оно не было основано на принципе защиты прав личности. Поэтому антикоррупционные меры были направлены на восстановление fides, которое лежало в основе Республики и в силу которого все римские граждане доверяли управление (Res publica) избранным магистратам, которые затем должны были действовать в интересах народа и от его имени.

Римлянам, конечно, не хватало юридической классификации обвинений в коррупции: то, что в одних случаях считалось даром, при других обстоятельствах могло расцениваться как откровенный акт коррупции. Определение девиантности в конечном счете зависело от социальных обстоятельств и истолковывалось риторикой. Это было связано с отсутствием четкого закрепления полномочий, предоставляемых народом магистратам во время их избрания: как уже отмечалось, неписаное ожидание состояло в том, что магистраты будут вести себя в интересах общего блага и его владельцев, другими словами – в интересах res publica и ее народа. Однако условия и критерии осуществления этого поведения были размыты и интерпретировались магистратами по их желанию.

В качестве вывода можно также отметить, что моралистический и социально-политический дискурсы крайне важны для понимания антикоррупционных мер в Древнеримской республике, так как именно дискурсы и  обеспечивают важную основу для понимания этих мер.

Только поместив антикоррупционные меры в контекст этического и социально-политического дискурсов, оценив их связь с современной правоприменительной практикой, появляется возможность восстановления потенциально идеализированной формы правления, которая принимала и поддерживала республиканские ценности libertas, concordia, virtus и fides.

Эти понятия являются не просто терминами, принятыми для обозначения предпочтительного вектора приложения реформаторских усилий, а скорее критериями для выбора необходимых правовых инициатив. Только те законодательные меры, которые можно было бы охарактеризовать как отстаивание нравственных ценностей, могут быть применены на практике и достичь некоторой степени эффективности. Игнорируя этический и социально-политический дискурсы, в которые встроены нравственные ценности общества, создаются условия для криминализации общества и государства, торжествует несправедливость и происходит массовое нарушение прав человека и гражданина.

@ИСТОЧНИК